Наше вопрошание возникает из личных историй, которые в ситуации неопределенности не могут быть расказаны, теряя либо контекст, либо смысл.

В такие моменты возникает потребность к причастности к чему-то большому и устойчивому, то, за что можно держаться по крайней мере до тех пор, пока привычность, приспособившись и учтя коррективы, вновь вернет нас в устойчивое русло.

Эта ситуация вопрошания показывает, что если таких больших вещей и нет, то их следовало бы создавать для этих моментов. А может быть, эти вещи были всегда, но не всегда наше внимание было на них сфокусировано.

Это вопрос о том, чем бы это могло быть? Что настолько инертно, и упорно остается в нашем общем поле, когда его покинули все остальные смыслы? На ум лезут слова из школьных учебников — любовь, родина и чувство собственного достоинства.

Если последнее понятно и принято, то к первым двум не хочется прикосаться, ввиду той идеологической коррупции, которой подвергались эти слова на протяжении очень большого времени. Но означает ли это, что мы теперь живем в мире без любви и родины? Или эти слова — наша родовая травма, которая требует выхода и говорения, но о которых мы не хотим говорить. Почему? Это диалог о разрыве, о той серьезной осмысляющей практике искусства, которая уже не может избегать говорить о самом важном.